[renetroyes]

Это подарок одному из моих самых близких друзей  Такедо Мураи. Мне кажется, будет интересно и тем, кто любит серию "Записки маленькой ведьмы".

31.12.2009 в 03:23

Пишет  Рене де Труа:

Подарок для Мураи
Милый мой, С НОВЫМ ГОДОМ!!! Завтра расцелую в обе щечки, а сегодня вот подарок. Знаю, как ты любишь этого вредину, так что наслаждайся! Хэппи нью е! Целую и обожаю моего милого.

Сумасшествие многогранно,
Сумасшествие многократно.
Кто однажды ходил по краю,
Тот не знает дорог обратно.
Да нужны ли тому дороги,
Для кого стало небо медью,
Для кого ткали крылья боги
И кому вечно плясать со смертью?

Ниерра «Балансир»

- Ты сегодня рано, Родрик.
Высокая тощая фигура Бэррина только показалась из-за поворота, а Эзгио уже знал, кто пожаловал. В последнее время этот странный человек с умными и какими-то потерянными карими глазами сюда зачастил. Шаман знал – он из войска Короля. Его доверенное лицо. Осыпанный милостями и почестями. Отличный воин и великолепный маг. Только почему же взгляд такой потерянный?
- К вечеру будет буря.
Родрик соскочил с коня и машинально гладил его по шее. Эзгио давно приметил этот жест. Бэррин всегда, всегда так делает. Будто благодарит гордое животное. А тот явно любит своего хозяина. И глаза такие же – карие, внимательные и умные. Только вот конь определенно симпатичнее. Шаман усмехнулся своим мыслям и ответу Родрика:
- Будет, не сомневайся, - уж он-то знает. Ему сама Природа говорит. А еще - темные силы в крови. Перед бурей они всегда просыпаются. Будто огонь внутри вспыхивает, темное такое пламя, затягивающее. Оно светится в его глазах и вызывает страх у окружающих. Только его лефы не боятся. И этот гоблинский Бэррин. Этот, кажется, и демонов не испугается. Это Эзгио и нравится в нем. Шаман привык, что люди его тихо ненавидят. И эта ненависть рождена из страха. Банального, обыкновенного страха за свою шкуру. И мистического ужаса – потому, что людям суждено бояться темных сил.
«Почему же ты не боишься? Чем таким купил тебя Король Всех Людей, что ему так преданно служишь?»
- Шаман подтвердил, - хмыкнул Родрик, - значит, и я не ошибся.
Мужчина начал расседлывать коня, и его худая фигура двигалась легко и гибко. Эзгио видел его с мечом. Никто никогда не смотрелся с этим оружием столь гармонично. В этом жилистом человеке вообще чувствуется сила. И он не молод, как порой кажется, жизнь его изрядно потрепала. Он как собака, которая слишком долго оставалась бездомной. Хозяин нашелся, но она все еще не может поверить.
- Ты слишком мало говоришь, чтобы часто ошибаться, - Эзгио сидит на камне с травинкой во рту и лениво наблюдает за тем, как Бэррин ухаживает за конем. Над горами расплескался закат. И лучи заходящего солнца четко очерчивают контуры животного и человека.
- Это была шутка? – слышится в ответ.
Легкий смешок.
- Ты единственный во всем свете, кто вызывает у меня желание шутить, - шаман не врет. Немного не договаривает и не уточняет, но не врет.
- Я такой смешной? – Родрика совершенно не задели слова собеседника. Он отчего-то знает, что ничего обидного в них нет.
«Нет, ты просто единственный человек, с кем мне хочется общаться. И мне хочется радоваться этому каждый раз, когда я тебя вижу».
- Конечно. Тебе разве не говорили?
- Не припомню что-то, - Родрик и правда не выглядит смешным. Он выглядит опасным и… надежным.
«Я так хотел бы назвать тебя другом. Почему ты служишь своему Королю, а не мне?».
- Вот и хорошо, - Эзгио слез с камня. – Люблю быть оригинальным, - все эти бесконечные амулеты, браслеты, болтающиеся на замшевой бахроме фиговины, назначения которых не мог понять никто кроме самого шамана, да и то не факт, весело звякнули, будто подтверждая высказывание хозяина. – Есть будешь?
- Я голоден как волк.
«Как бродячая собака, было бы точнее».
- Может, тогда тебе косточку кинуть?
- Лучше мясо на косточке.
И Эзгио смеется. Гоблин побери, все-таки этот парень так его веселит.
- Идем-идем, - рука невольно ложится на его плечо – жест, которого не удостаивался ни одни человек, только лефы, - посмотрим, найдем ли мы тебе то или другое.
«Знаешь, почему я тебя единственного пустил к себе поближе? Потому что мне тоже отчаянно нужен кто-то рядом. Мои лефы – всё для меня. Но как же порой нужен кто-то… такой же как я. Человек. Одного племени. В чем-то сходной судьбы. Я тоже был похож на побитую собаку с боязливой надеждой в глазах. Тогда мне встретились лефы, и другого оказалось не нужно. Ты встретил своего Короля. Но почему же у тебя до сих пор такой взгляд?».

Эзгио смотрел на кинжал в руках Родрика и до боли стискивал зубы. Ему хотелось кричать, рвать когтями и убивать. А еще спросить «Почему?», но он и так знал ответ. Всего несколько дней назад они вместе грызли «косточки», прислушиваясь к негодованию бури за стеной, говорили, молчали, сидели рядом. Тогда казалось, что им все же удалось невозможное – посреди этого моря вражды, чужих и своих интересов, войны и горя найти душу, с которой все это уже не казалось таким противным и страшным. Рядом с которой можно было не бороться, не пылать ненавистью, яростью… не ждать подвоха…
И вот… кинжал и пожелание Короля.
Крушение всего. Эзгио стоял перед тем, кого готов был назвать своим другом, единственным другом, и видел, как его мир рушится. Ему пригрозили тем, кто страшнее всего. Нет, нет ничего более ужасного, чем смерть этого ребенка, его бога, бога лефов, того, кого они так долго ждали. Этот маленький мальчик даст им свободу, силу, жизнь, шанс. Может дать…
За что? Нет, Эзгио не вопрошал богов, за что это ему, он лишь недоумевал, в чем провинился этот крошечный, но так много страдавший народ. Кому, кому, гоблин побери, из этих треклятых богов они помешали?!
Темные силы… если Король за их жизнь, за жизнь их маленького бога, требует его, Эзгио, жизнь, то пусть забирает. И пусть именно сейчас ему как никогда хочется жить… действовать, колдовать, общаться, строить, наслаждаться, боги, как же не хочется умирать… но если нельзя иначе… он умрет… Послушно умрет…
Эзгио скривился. Все полыхало внутри от ярости. За несправедливость, за предательство, за… несвоевременность. Ведь так… так все удачно складывалось. У него были его лефы, их маленьких бог – надежда, самое большое чудо во вселенной; его шаманская сила, положение, власть и… он наконец-то нашел друга, душу, подходящую ему, ту, рядом с которой можно было обрести несколько минут покоя, нет, спокойствия, гармонии. Душу такую не похожую и похожую одновременно.
Будьте вы все прокляты…

Родрик хотел бы склонить голову, потому что чувство вины давило так, что хоть кричи. Кривило губы, жгло слезами в глазах, никогда их не знавших, рычало в глотке и рвало сердце. Он никогда не предавал. И это больше не было военной хитростью. Это было самое что ни на есть настоящее предательство. Бэррин знал, что Эзгио далеко не безвинный младенец, знал, что он враг, знал, что должен поступить так, как ему было велено, знал, что так и поступит, но… но… в этот момент он ненавидел все. И своего Короля, который обрек его на такое, и себя, что совершает это, и Эзгио за эту непроходящую боль, за эту горечь внутри, за понимание, что никогда уже ни с кем ему не будет так спокойно, так… на месте.
«Не смотри на меня так. То, что я делаю, - это самое худшее из того, что я мог сделать. Я мог бы оправдаться. Сказать, что это приказ, что у меня нет иного выбора, что ты на моем месте поступил бы так же. Только толку? Перед другими оправдаться можно, перед собой – нельзя».
И он стоял, не отводя глаз, не склоняя головы, и ненавидел ведь мир и прежде всего трех человек в нем.
Эзгио протянул руку и взял кинжал.
Бэррину захотелось кричать от боли.

- Если этот ребенок… если с ним что-то случится… - голос шамана дрогнул только сейчас. Все, что он говорил до этого, произносилось четко и с такой яростью, что заподозрить иных чувств в этом несгибаемом человеке было невозможно, - я прокляну тебя. Прокляну до последнего колена, Бэррин! Ты слышишь меня, Бэррин?!!
Он кричал, задыхался, ярость и боль выплескивались наружу, от ненависти клокотало в горле, но даже этот крик не более чем сцеживаемые сквозь зубы слова.
«Почему ты? Почему именно ты? Пришел бы кто-то другой, он никогда бы не подобрался так близко! Как, как твой Король смог понять, кого отправить? И почему ты, именно ты стоишь сейчас передо мной? Впрочем, я знаю».
Он знал, почему Родрик пошел на все это – втирание ему в доверие, предательство и почему он сам принес ему клинок. Потому что Бэррин не умел обманывать себя. Он знал, ЧТО совершил и хотел посмотреть в глаза своему греху, прочувствовать на себе все, что совершил. Он не был трусом, и подлецом тоже не был. Однако сейчас держал в руках кинжал, который должен был убить шамана Эзгио. Доверившегося ему и преданного им.
Как же ненавидел его в тот момент Эзгио. Ненавидел в том числе и за то, что не мог презирать.
«Преданная собака. Именно. Я знал. Но захотел обмануться. Впервые жизни сам захотел этого. А ты понимаешь, Бэррин, что отныне у тебя нет хозяина? по крайней мере любимого тобой хозяина? как бы будешь жить с этим пониманием и этой виной?».

Родрик никогда никого ни о чем не умолял. Он был гордый и сильный. Умел терпеть лишения или брать желанное, не взирая на чужую волю. Никогда не склонял ни перед кем голову. Только в восхищении. Как иногда перед Королем. Но сейчас… сейчас так немыслимо хотелось упасть на колени и умолять шамана о прощении. Но он знал, что не заслуживает его и не получит. Уже никогда. И продолжал стоять с несклоненной головой, зная, что уже никогда ему не будет покоя или счастья. Его преданность обошлась ему слишком дорого. И никакая награда из рук его Короля не сможет вернуть утраченное.

- Сколько веков прошло, Бэррин, а ты все приходишь сюда… - шаман как и когда-то давно сидит на камне. Только теперь это камень рядом с его могилой. Жует травинку и смотрит на высокую тощую фигуру Родрика Бэррина. Он тоже не выглядит призраком, но и живым не является. – Ни в построенный тобой замок, ни к своим родственникам мудрый совет с того света дать, ни к могиле своего Короля. А сюда. Ты хоть сам знаешь, зачем приходишь?
Бэррин не знал. Он отлично сознавал, что Эзгио его не простит, да и не нужно ему было это прощение – он же сам себя не простил. Даже проклятье Синих Крыльев зацепилось по сути за его чувство вины. Да, Эзгио его отлично узнал за то время, что они общались. Как и Бэррин его. Поэтому и не надеялся на прощение. Да и нужно ли это теперь кому-нибудь? Так действительно зачем он приходит? Родрик и знал, и не знал одновременно.
Зачем ему выслушивать оскорбления и эту вечную язвительность шамана? Зачем мучится самому, вспоминая и думая, что все могло бы быть иначе? Сколько ярости шамана он выдержал за это время, сколько ненависти? Теперь все больше ехидство… И он знает, что ничего, ничего не изменится. Даже несмотря на то, что проклятье теперь осталось только на Златко Синекрылом, а лефы потихоньку начали возрождаться… Как же это невыносимо…
- Да, ты прав, действительно не за чем, - и он поворачивается, чтобы уйти. Он уходил много раз и каждый раз знал, что вернется. Знал это и Эзгио. И никогда не окликал. Однако:
- Знаешь, - вдруг раздался за спиной его голос. Такой же ехидный как и всегда. Но, кажется, теперь он уже не может быть иным, - что бы я хотел очень, очень сильно?
От неожиданности и этих слов Бэррин застыл, повернул голову, чтобы посмотреть на шамана через плечо, но ничего хорошего привычно не ожидая.
Они думали сейчас об одном. О том, что прошлого не вернуть, что его не простить и его не забыть. И чтобы они не делали, оно не изменится. И отношения к нему не изменить. И что оно всегда, всегда будет стоять между ними.
- Я хочу, - голос шамана вдруг наполнился множеством эмоций, - я хочу, чтобы ты ушел туда, откуда ты приходишь, и родился заново.
Он не договорил, но все и так стало понятно – у нового человека не будет за плечами этого разделяющего их предательства, не будет этого чувства вины, и сам Эзгио сможет… смотреть на него по-другому.
- А это… - Бэррин еле мог говорить от нахлынувшего чувства острейшей надежды, - это возможно?
- Когда пределы возможного, - шаман усмехнулся, вновь становясь самим собой, - или невозможного нас останавливали… Родрик?